Винокурня «Рассвет» уже давно погрузилась в тишину и темноту. Даже неугомонная Аделина уже спокойно спала в своей постели, а не спрашивала мастера Дилюка, не нужно ли ему что-то еще. Сейчас ему и в самом деле не нужно было ничего, кроме компании бутылки вина из старых запасов еще Крепуса Рагнвиндра.
Существовало поверье, что мастер Дилюк когда-то давно попробовал огненную воду из Снежной, проспал три дня и с тех пор вовсе алкоголь не употреблял. Но кто говорил, что это на самом деле так?
Принимать алкоголь в «Доле ангелов» в самом деле было бы безответственно, потому что Рагнвнидр во время работы прислушивался к разговорам и старался сохранить их в своей памяти, чтобы потом проанализировать. По той же самой причине он не выпивал с кем-то еще.
Но была и еще одна причина, по которой Дилюк если и пил – то исключительно в одиночестве. Его сдержанность после пары-тройки бокалов вина совершенно терялась и внутренний огонь, подпитывающий эмоции, разгорался с почти ужасающей силой.
Вот и сейчас мастер Дилюк чувствовал, что у него заметно поднялась температура. Он рассеянно допил четвертый бокал и откинулся на стуле. Пальцы, затянутые в перчатку, бездумно скользнули за ворот рубашки, поглаживая шею и часть плеча. Голова чуть откинулась назад, тепло разливалось по телу и хотелось только расслабиться и больше ни о чем не думать. Отпустить собственное напряжение, которое накопилось за всю непростую неделю. Обычно он мог выразить собственные эмоции через бой, когда появлялся на улице в образе Полуночного героя, но сегодняшний случай был особенным и выплеснуть пламя просто не помогло бы.
Дилюк закрывает глаза и почти растворяется в собственных ощущениях, когда слышит стук в дверь. Еле слышный, спокойный и… особенный. Пылающие алые глаза недовольно распахнулись, Рагнвиндр выпрямился, отодвинул от себя бутылку и поднялся со своего места с недовольным лицом. Не стал спрашивать, кто за дверью. И так прекрасно знает.
- Мне казалось, что прошлый раз был последним. Самым последним, - Дилюк уже не воспринимал эти слова всерьез и возможно, так даже и лучше. Потому что подобное каждый раз неизменно оставляло внутри укол, потому что каждый раз, когда они виделись, действительно мог стать последним для любого из них.
Но не сказать этого конечно же не мог.
- И ты удивительно вовремя, - Дилюк делает шаг вперед, обхватывает Кэйю за пояс и притягивает к себе. Тело тут же напрягается, о т з ы в а е т с я, так привычно и знакомо. Равно как привычны и знакомы губы, в которые он впивается поцелуем. На них тоже вкус вина или ему так кажется?
Потому что под алкоголем ему всегда кажется, что он особенно скучает по этим встречам. Для всех у братьев напряженные отношения (так надо, для их же безопасности и безопасности жителей Монда), но когда они остаются наедине, то становится понятно что между ними… все немного (намного) сложнее.
Дверь закрывается, отрезая их двоих от внешнего мира, ладонь в перчатке скользит по щеке, вынуждая приоткрыть рот и углубить поцелуй, отчего огонь внутри только разгорается настолько, что хочется сжечь одежду, лишь бы все случилось как можно быстрее. Но Дилюк все же дает Кэйе несколько милостивых секунд, чтобы прошептать горячим дыханием в губы.
- У тебя было какое-то дело?

Когда Дилюк нетрезв, с ним, наверное, намного лучше. В первую очередь – гораздо проще, потому что он перестает таинственно молчать и прямо заявляет о собственных желаниях. Во вторую – с ним куда приятнее разговаривать, потому что огонь порождает ответный огонь.
- Только не ври, что оно тебе не нравится, - даже привычно ехидно огрызаться не хочется, они еще успеют это сделать, когда станут выяснять, кто сегодня сверху, что порой почти походит на борьбу, в которой один в конце концов уступает второму.
Но пока что Дилюк не хотел уступать, даже разгораясь под ответными поцелуями, словно собственный огненный феникс. С его собственной одеждой проще – простые штаны и рубашка, которые легко снимаются, а вот Альберих…
- Однажды я сожгу твою форму к черту и не буду оплачивать новую, - кажется, он уже раньше угрожал подобным образом? Не помнит. Стоит меньше пить, честно, но сейчас он даже рад, что нетрезв. Вся скованность пропадает, хочется только одного – быть рядом. Ощущать чужое (не чужое вовсе) тепло, расплавиться и рассыпаться в темноте яркими огнями.
Форма наконец-то поддается нетерпеливым пальцами, чтобы можно было стянуть ее через голову и уронить куда-то на пол. Ладонь ведет по груди и животу, губы касаются смуглой кожи на шее, там, где бьется жилка пульса. Руки обнимают за спину, пока поцелуи касаются ключиц и груди, хотя можно было бы уже завязать с прелюдиями – Дилюк и так чувствует напряжение, как свое так и чужое, они оба нетрезвы и заведены, оба знали, что этим при встрече закончится.
Но все равно хочется растянуть – хочется побыть рядом. Не ради самоудовлетворения, а ради тепла и эмоций. Словно все по-старому. Словно они еще дети и держатся за руки в самой крепкой дружбе.
Дилюк наклонился ниже – и ощутил головокружение. Ноги сами по себе подкосились и он неловко упал на одно колено, однако… пришла мысль, что так даже лучше.
- Все в порядке, - чуть хрипловатым тоном говорит Дилюк, все так же обнимая за пояс и потираясь щекой о чужой живот. По-своему даже мило… могло бы быть, если бы ладонь не поехала по колену вверх, по мускулистому бедру, оглаживая его, вызывая еще большее напряжение. И между ними, и в штанах.
Горячие и почти мстительные поцелуи с чувствительными отметинами проходятся уже по животу, не давая подумать, не давая даже дышать или возражать, а затем опускаются ниже, влажно целуя уже вздувшийся бугор на штанах, и почти издевательски – совсем рядом. Это похоже на мучительную и почти болезненную пытку – о, Дилюк знает об этом не понаслышке. Даже несмотря на то, что он стоит перед Кэйей на коленях – он вовсе не выглядит как тот, кто подчиняется ситуации, а не задает ее. Хорошо, что его партнер такой отзывчивый.
Хорошо, что его партнер – Кэйа.
Он смотрит снизу вверх горящим взглядом, который словно может прожечь насквозь, заставить смутиться или возбудиться еще сильнее – тут уж как ситуация пойдет.
- Хочешь, чтобы я это сделал? – смешно, вопрос почти риторический. Тем более, он уже стягивает одежду, чуть припускает ее, чтобы обнажить горячую плоть и взять ее в свои руки.

Наверное, даже хорошо, что Дилюк нетрезв – не думает совершенно о какой бы то ни было моральной стороне вопроса, все мысли буквально улетучиваются, остается только желание. Только ясное понимание того, насколько он эгоистично хочет привязать Кэйю к себе, чтобы он больше никуда не ушел. Нечто неосуществимое, для них – невозможное и неправильное. Но сегодня, немного, черт, еще немного, побыть рядом и сгореть без остатка, оставить место только удовольствию, пока внутри ничего не разрывается противоречиями.
Даже если бы они стали врагами – все равно друг без друга не смогли бы. Это прорастало корнями, опутывало внутренности и причиняло боль. Когда они расставались и когда были вместе.
Больно.
И невероятно сладко.
Дилюк усмехается и совершенно пошло высовывает язык, чтобы смочить слюной пальцы. Его глаза блестят от алкоголя, его все еще не попустило, все еще не протрезвел… иначе бы, возможно, так и не сделал. Но сейчас – хочется забрать себе это чужое тепло, хочется видеть чужое лицо в муках возбуждения и слышать стон, который разнесется чуть ли не по всей винокурне. Аделина утром деликатно помолчит и просто протянет мазь из слизи крио слайма, если заметит отметину на шее. Дилюк тогда краснел, словно мальчишка, и был очень благодарен своей горничной, что она не стала ничего спрашивать или комментировать происходящее.
Влажные пальцы оглаживают чужой член, легко скользят по нему за счет смазки, но ведь этого недостаточно, чтобы вызвать стон, чтобы заметить, как у Кэйи расширяется зрачок, чтобы он почти запротестовал тому, что собирался сделать Дилюк. От жара алкоголь только сильнее ударяет в голову и когда он забирает горячую плоть себе в рот, то почти ничего не чувствует.
Ни стыда, ни смущения, ни ощущения неправильности. Почему он должен думать об этом, когда в голове лишь желание доставить удовольствие? Даже несмотря на то, что собственное удовольствие – сомнительно. Держать во рту не так-то просто, чтобы не ранить и не подавиться, касаться языком – еще сложнее, но Дилюк все равно продолжает. И судя по всему – один факт того, что он решился на подобное, способен заставить Альбериха завестись. Дилюк и сам заводится еще сильнее, голова кружится от движения, но ему все еще не плохо, все наоборот идет так, как надо. Он настолько расслаблен, что позволяет себе сделать вдох и дать Кэйе толкнуться сильнее, но такое выдерживать уже тяжелее и приходится отвлечься и отпустить его из собственного влажного плена.
Горло слегка саднит, из уголка рта течет ниточка слюны, Дилюк с трудом восстанавливает дыхание, но пальцы все еще скользят по влажной горячей плоти, взгляд чуть замутнен, а голос слегка охрип.
- Все еще… думаешь, что я издеваюсь? – он хватается за стол, поднимаясь с колен, буквально заставляет Кэйю вжаться с него, опаляет дыханием губы, все такой же невозможно горячий.
Все такой же невозможно его желающий.
Губы скользят к уху, едва касаясь мочки, чтобы прошептать горячечное, безумное, но очевидное:
- Я тебя хочу.

Слова сейчас не нужны совершенно, только кусающие до крови поцелуи, только кончик языка по шее, только горящие глаза и хриплое дыхание, только чувство собственного желания и желания партнера. Больше ничего не нужно, только задыхаться в объятиях и совершенно ничего не контролировать, в том числе собственные порывы. Но Дилюк все же отвлекается на хриплый голос Кэйи, на его затуманенный взгляд, когда слышит собственное имя, что звучит какой-то похотливой музыкой. Он почти трезвеет, когда Альберих смотрит ему в глаза, почти перестает дышать, настолько это похоже на признание... которое так и не срывается с губ.
"Дурак."
очень хочется втолковать капитану кавалерии, что их отношения давно за рамками братских, потому что даже если братья и спасают спины друг друга, то делают это из-за общей крови. У них же - только все то время, что они провели вместе. Их узы - куда глубже, куда сильнее, пульсирующими венами друг к другу, до боли, до хрипоты. Хочется напомнить, что братья так отчаянно и горячо не занимаются сексом, до одури каждый раз, до хрипа, до объятий после. Что они не выискивают друг друга взглядом, не напоминают о себе ежедневно.
Но если объяснять все это - то можно все испортить. Сейчас же - только поддаваться желанию. Дилюк не знает, сможет ли он сказать что-то такое же... правильное, хорошее, теплое и полное любви. Но знает, что может прямо сейчас впиться в чужие губы поцелуем, так же жарко обнять в ответ и наконец-то стянуть вниз чертовы собственные штаны, отчего в глазах чуть темнеет от высвобождения возбужденной плоти. Конечно, нужно делать все осторожнее, но не хватает терпения, зато хватает естественной смазки, чтобы обхватить руками чужие бедра и с выдохом сделать медленный толчок. Снова поцеловать чужую шею и плечи, не двигаться несколько мгновений, дать время, чтобы потом снова двинуться с громким стоном. Дилюк задыхается от того, как ему хорошо, он забывается на несколько движений, но встряхивает головой, шепчет тихое "прости... прости", но как удерживаться, когда хриплый стон заводит его еще сильнее, когда хочется только обладать и бесконечно осыпать поцелуями. Пальцы снова ложатся на чужую отзывчивую плоть, чтобы двигаться по ней, от сплетенных тел невыносимо жарко, а стол не так уж и удобен, чтобы двигаться на нем, но это ничего. Такая мелочь, возможно.
"Я тебя тоже..." - даже в мыслях не договаривает то, чего страшится сам, потому что у них слишком сложная история и обстоятельства. Не может даже подумать, не то, что вслух произнести. Может только продолжать двигаться до потемнения в глазах, продолжать ласкать и прижимать к себе сильнее, словно хочет стать единым целом.
Алкоголь отпускает, но желание быть рядом - нет. Как же все иррационально и неправильно.
Но губы Дилюка ловят хриплый стон Кэйи, чтобы забрать его себе.
"Люблю".
От этого так больно и так хорошо. Но кажется, они по-другому и не могут.
"Люблю тебя".

Не остается никаких мыслей больше, только сосредоточенное движение, только пылающие глаза, только выгибающееся тело под ним, только руки, что почти причиняют физическую боль, но Дилюк вовсе ее не боится. Он сжимает чужие бедра, продолжая двигаться и нависать над Кэйей, чувствуя, что скоро финал, что он больше не может выдерживать, но стискивает зубы с шумным выдохом, старается не кончить слишком рано, уж точно не быстрее Альбериха, хах, будто это соревнование. И выгнувшееся в руках тело - это почти награда, почти победа. Даром, что спустя несколько секунд он и сам резко вышел и ощутил, как у него темнеет в глазах, как сводит все тело и сколько сложно удержаться на ногах. Он почти падает на стол, пытаясь выровнять дыхание, утыкается в плечо Кэйи и закрывает глаза на какое-то время. На спине выступила испарина, волосы рассыпались по чужой груди, не хочется больше ничего, только остаться рядом и сохранить между ними все то тепло, что помогает им просто жить и двигаться дальше. Что помогает им все еще оставаться вместе.
Но все же Дилюк приподнимается, смотрит сверху вниз каким-то чуть отрешенным взглядом, ведет пальцами по щеке, затем склоняется ниже, забирая с опухших губ поцелуй, собирает губами бисеринки пота с шеи и плеч, оставляя сладкое послевкусие секса, не заканчивая резко и давая перевести дыхание. Это, возможно, не нужно, но легкие поцелуи рядом с чувствительными отметинами на шее и зацелованных ключицах - словно извинение за то, что перестарался, что не думал ни о чем и что оставил болезненные следы. Колени постепенно перестают дрожать и телу возвращаются остатки сил.
Дилюк помогает Кэйе приподняться и сесть на столе, уже более аккуратным движением подхватывает его под бедра, так что Альберих вынужден держаться за него, пока он уносит его куда то в сторону спальни, где лежать уже более приятно, привычно и в целом - правильнее. Мелькает мысль о брошенной одежде, но не страшно - Аделина конечно же принесет все, почищенное и аккуратно свернутое.
Кровать принимает их в свои объятия, Дилюк смотрит сверху вниз и видит отметины и на других частях тела. То, что его собственное саднит - не страшно. Он слишком уж торопился и это могло быть не так уж хорошо, как ему думается.
- Ты в порядке? - просто обыденный вопрос, который самому Дилюку бы надо себе задать. Потому что сейчас он уже протрезвел и появилась куча вопросов к самому себе. Но свалить разбираться с собственной головой означало повести себя как последний мудак, который сам не знает, чего хочет. Ладонь аккуратно касается плеча и ведет по груди, мелькает рассеянная мысль о том, что он и сам часто ранится и вообще у него тут почти аптечка имеется и он может оказать помощь, но... Снова не те мысли, снова не то. Он даже спросить хотел совсем не это. Но то, что нужно, спросить оказывается гораздо сложнее, потому что вероятность отказа была слишком уж велика.
Но Дилюк... все равно на что-то надеется.
- Останься.
Спать в одной постели - это не про них. Про них - когда Кэйа уходит из дома еще до того, как все проснутся. Про них - торопливые поцелуи в таверне, чтобы никто не увидел. Про них - встречаться и расставаться, а не быть рядом.
- До утра.
Но не сейчас. Пожалуйста.
- Останься со мной.

Такая их близость - несмотря на то, что это близость после секса, полного удовольствия, взаимной боли и отметин на теле - возвращает куда-то десять с лишним лет назад, когда они вот так же лежали на постели и доверяли друг другу свои сокровенные тайны. Возвращает в то детское приятное тепло, которое они друг к другу испытывали. Во что-то хорошее, дружеское, правильное. В беззаботные мечты о светлом будущем.
Но сейчас они двое - уже не дети, а двое мужчин, которые были сломаны своими собственными проблемами, но смогли выкарабкаться из них и восстать, воспарить, словно фениксы из пепла.
Воспоминания уходят под гнетом действительности, но Дилюк не отстраняется, напротив, обнимает Альбериха, прижимая ближе к себе, не желая отпускать. Смотрит внимательно, прислушивается к нему и чуть хмурится, но тут же его лицо снова разглаживается. Его голос тихий и хриплый, но словно... успокаивающий с нотками видимого сожаления.
- Однажды ты рассказал мне одну тайну и я сделал то, за что не могу простить себя, - пальцы слегка касаются повязки на лице, едва едва, под глазом. там, где виднеется полоска шрама. Это тоже откровение, так странно, что их слишком много свалилось на этот вечер, но если уж Кэйа открывает душу настолько сильно, до самого сердца, раскрыв грудную клетку, то было бы нечестно оставаться таким же сдержанным и закрытым, как и всегда.
- Если ты все еще хочешь рассказать мне что-то - я постараюсь выслушать и понять тебя, - он больше не подросток, который только что перенес потерю, он взрослый мужчина, который побывал на грани смерти и способен оценивать собственные поступки и удержать себя в руках. Тем более, если открывается кто-то небезразличный ему. Их тела все еще не целомудренно соприкасаются, в спальне стоит тишина, звенящая в ушах, а Дилюк, кажется, произносит слов больше, чем за всю прошедшую неделю.
- Но только если ты действительно хочешь рассказать что-то. Это всегда можно сделать позднее. Ты... Можешь прийти ко мне в любой момент, - нелегко выталкивать из себя это, непросто говорить о том. что тебе кто-то небезразличен, особенно если вы постоянно грызетесь (сегодня даже в буквальном смысле). Но они лежат рядом, а значит уже многое прошли и через многое переступили.
- Тебе решать, - он забирает чужую ладонь, чуть поворачивает голову, чтобы оставить медленный поцелуй на запястье и сплести пальцы так, чтобы кончики указательного и безымянного оказались прямо на чужом пульсе, отчитывая сердцебиение и волнение того, кто находится рядом.
Откровенно говоря, Дилюку не хочется портить момент. Откровенно говоря, ему просто хочется, чтобы Альберих был рядом и неважно, в каких отни отношениях. Просто это - хоть что-то хорошее и настоящее в их откровенно говоря хреновой и непростой жизни.
Просто немного подождать. Разве он так много просит?